3

А. Балабуха: Поступило предложение первыми разобрать рассказы тех, кто здесь присутствует. Я ничего не имею…

А. Петров: Они на самом деле злоумышленники. Я вам скажу, сейчас их рассказы разберут, они уйдут и…

Н. Витько: Я планировала уйти после обеда.

А. Балабуха: Ради бога. И вообще, поскольку после обеда я в другом месте, мы можем сделать проще: если останутся три человека — сесть с комфортом у меня в номере, где, по крайней мере, я ещё и курить могу спокойно, и продолжить этот разговор с теми даже двумя-тремя, кому будет интересно всё это разобрать.

А. Петров: Андрей Дмитриевич, я один момент хотел обговорить. У нас будет после обеда полуторачасовое мероприятие всеконвентное — творческая встреча с Марией Семёновой, а после…

А. Балабуха: Нет, можно. То, что там написано (имеется в виду, в программке Ассамблеи): в шестнадцать часов продолжение мастер-класса — если оно понадобится, ради бога, нет проблем.

А. Петров: Просто география авторов конкурса — она очень широкая, и даже с другого конца Земли…

А. Балабуха: Я видел, из Петропавловска-Камчатского там кто-то.

А. Петров: И из Петропавловска-Камчатского, и из Нью-Йорка, и из Европы, и из Израиля…

А. Балабуха: Ну, эти до меня не дошли, из Нью-Йорка и из Израиля.

А. Петров: Но, тем не менее, разброс большой, и авторам на самом деле… — действительно, вокруг конкурса очень много дискуссий, и вот это вот обсуждение я записываю, это будет интересно большому количеству людей.

(Небольшой участок записи пропущен, Андрей Дмитриевич сказал: «Не для протокола».)

А. Петров: Андрей Дмитриевич, а можно тогда я попрошу всё-таки, прежде чем вы перейдёте к обсуждению здесь присутствующих, поговорить о рассказе…

С. Удалин: «Любимый сайт»?

А. Петров: Нет, «Любимый сайт» — он не был направлен сюда, он экзотический по форме и, наверное, хорошо, что он не участвует, потому что мне кажется… Я не знаю, Андрей Дмитриевич интернетом насколько активно пользуется…

А. Балабуха: Нет, достаточно пользуюсь.

А. Петров: Там был один очень специфический рассказ один у нас — он написан в форме форума.

С. Удалин: Он был хотя бы интересен (?).

А. Балабуха: Я такие, в принципе, видел, так написанные.

А. Петров: Рассказ о том, что все люди умирают, а некоторые люди через десять-одиннадцать часов встают и продолжают жить. И вот эти люди — у них там свой форум.

Нет, не об этом рассказе я хочу поговорить. Был один рассказ — ещё один рассказ — который… Честно говоря, как организатор конкурса я должен быть нейтрален, но были рассказы, за которые я молча болел. Один из таких рассказов, он, по-моему, был к вам на мастер-класс направлен, — это рассказ «Убийство девочки-оленя». Рассказ, который достаточно много обсуждали, рассказ, который вызвал очень неоднозначную реакцию у участников, у общественности (там, вокруг конкурса, где-то человек двести).

Что я о нём хочу сказать… Вы же наверняка меня сейчас спросите, что я о нём имею сказать, да? Рассказ этот мне показался очень странным, потому что автор… автор… Я не буду говорить, кто автор, но я знаю, что автор этого рассказа — он очень любит экспериментировать с различными стилями, стилизациями, он даже пытался писать в стиле авторов других рассказов с предыдущих конкурсов и так далее… Чаще всего ему это не удаётся, либо это на грани фола, но вот здесь, мне кажется, это был удачный эксперимент. Рассказ очень необычный. Хотя сюжет, казалось бы, последовательность событий — она там довольно банальная: удавшаяся месть. Без каких-либо подвохов, без подводных камней: человек хочет отомстить, ему ставят цену какую-то, он эту цену оплачивает, потом идёт и мстит. На этом всё заканчивается. Ну, потом у него какое-то ещё раскаяние, но раскаяние неубедительное — сел и заплакал.

Но при этом — как оно написано. Это тот рассказ, который мне было приятно и интересно читать вне зависимости от того, о чём там было сказано. То есть вот этот вот… я не знаю, сюрреализм это, или как — какой-то совершенно фантасмагорический мирок, где поля из мяса и костей, где эта девочка-олень, которую какие-то охотники затравили, какое-то механическое солнце в небе крутится, какие-то демоны, которые сидят на плечах… Но при этом, что самое удивительное — я вообще на самом деле такой вот сюр не люблю — но при этом получился очень органичный мирок, то есть эти все его составные части — в них веришь. Лично я поверил. Автору удалось.

Б. Богданов: Могу сказать по поводу этого рассказа, я там даже отзыв написал по поводу… Вот эти фишки — с жиром девочки-оленя, всё вот это вот — они с одной стороны очень сильно украшают и создают колорит, с другой стороны — они рассказ портят. Мне так показалось. Что если бы это вот, эти яркие куски, если бы они были поглуше, потише… Впечатление у меня такое, что вот эта яркость — она ухудшила слегка… (В аудитории начинается обсуждение.)

Н. Витько: На мой взгляд, там тоже такая заезженная проблема, о которой, может быть, писали (…) Решена она получше, чем в рассказе «Обратный путь», но при этом экскурсии по (несколько слов неразборчиво) вот этого мира — они мне показались очень странными. Они, по идее, должны были создавать фантасмагоричную атмосферу — но они её… как-то вот для меня они её не создали. Для меня там опять какие-то куски. Есть сюжет, есть этот рассказ про героя, у которого там страдание, у которого там то-сё, (неразборчиво) демон — и всё это происходит на неком фоне, а фон такой фрагментарный: здесь кусок этого, здесь кусок этого, здесь какие-то конструкции недоделанные торчат… В общем, в результате этот мир для меня разваливается. Цельной картины нет.

А. Балабуха: (Обращаясь к А. Петрову) Так, погодите, не кидайтесь защищать, дайте, если кто-то ещё хочет сказать, а потом мы с вами вернёмся. (Обращаясь к О. Николаевой) Оля, вы помните этот рассказ?

О. Николаева: (Говорит тихо, а в соседней аудитории Логинов читает свои рассказы и местами заглушает её, поэтому — фрагментарно.) Я помню, да. (…) Я не поверила в этого персонажа. Наиболее живое место, по-моему, там диалог этого мальчика с демоном, когда демон ему отвечает на его мысли. (…) Очень раздражала (…) вот эта девочка-олень, как-то они непонятны… (…) Не объяснено совсем (…) почему эта изнасилованная девочка так отреагировала: то ли она была не против (?), то ли он ей заплатил в конце концов. (…)

А. Петров: Мне кажется, мы просто разные вещи обсуждаем. Например, я говорил о форме…

А. Балабуха: Правильно. Но просто, говоря о рассказе, мы говорим и о том, и о другом, и о третьем — и потом всё это сведём.

А. Петров: (Неразборчиво, что-то о том, что надо параллельными курсами, с разных точек зрения и под разными углами.)

А. Балабуха: Всё верно. Это нам и интересно, это и есть задача.

О. Николаева: Она (история) абсолютно разваливающаяся.

А. Петров: Честно скажу: за что рассказ ругают — вот за то, что он, якобы, разваливается — то я считаю его главным достоинством. Я считаю, что характеры… характеры мне там не интересны. История, которую мне рассказывают, — она тоже не интересна. От чего я получил кайф: получил кайф от этих вот кусков, очень разнородных — с одной стороны эльфы, с другой поля из кости и мяса, с третьей стороны какая-то совершенно непонятная девочка-олень — вот эти вот штуки, они на самом деле хорошая гимнастика для растяжки фантазии. Запускаются в голове шестерёнки, начинают шелестеть, пытаются какие-то ассоциативные связи найти. Если автор пытался действительно достучаться до воображения, до фантазии читателя, то в моём случае ему это удалось.

А. Балабуха: Вы знаете, Саша, (…) то, что вы говорите, у меня сейчас вызвало какую-то совершенно идиотскую ассоциацию с тестом Роршаха. (Смех в аудитории.) Вот вам дали эти кляксы, вы посмотрели и говорите: «Ах, как она прекрасна!» Понимаете? А кто-то смотрит на неё и говорит: «Ну и задница…»

С одной стороны, вы сказали очень важную вещь о том, что нечто в этом зацепляет, и начинают срабатывать какие-то ассоциации, крутиться колёсики и прочее. Вот это вы сказали об очень важном. Я сейчас не буду говорить, насколько это, на мой взгляд, применимо к данному рассказу, но само по себе это действительно имеет огромное значение. И если хотя бы в этом отношении рассказ вас зацепил, значит, он не до конца безнадёжен, как минимум. А вот что там «как максимум» — давайте разбираться. Кто-нибудь ещё что-то хочет сказать?

А. Петров: (…) Это мои, конечно, домыслы, но, зная автора — вернее, зная какое-то ещё количество его произведений — он любит эпатировать.

Б. Богданов: Он обошёлся без эпатажа в этом рассказе.

А. Петров: Нет, здесь есть своеобразный вызов общественности.

Б. Богданов: Все его рассказы такие.

А. Петров: Все его рассказы такие, но, слава богу, этот, по крайней мере, приличный. (Смех в аудитории.) Другие его рассказы в прошлые разы вызывали драмы: как вообще такое пропустили, такое нельзя давать читать людям и так далее. А вот здесь автор сел и написал рассказ такой, который… нравственный, по крайней мере, без… не оскорбляет… ничего и никого. Я думаю, что в какой-то степени автор любит эксперименты. Четыре его рассказа были на этом конкурсе, один из рассказов — попытка написать стилизацию под абсолютного новичка, и она ему, похоже, удалась, потому что кто-то в отзывах ему написал: «Учиться писать с нуля!» (Смех в аудитории.)

А. Балабуха: Вы знаете, это мне напоминает Остапа Бендера. Помните, когда он пришёл на киностудию и задал прекрасный вопрос: «А у вас плохие сценарии случаются?» — «Сплошь и рядом». — «Вот я вам такой принёс». (Смех в аудитории.) Написать под новичка и так далее — это не ахти какая сложная штука. Не знаю, зачем это надо. (…)

Что я могу сказать. Я не читал других рассказов этого автора, не знаю…

А. Петров: Это я так, просто, своё мнение… (…)

А. Балабуха: Нет-нет, это интересно, дополнительная информация всегда интересна. Но, говоря исключительно об этом рассказе и не зная, что автор великий специалист по эпатажу и любит подделываться под тех и под сех, я могу сказать следующее. Меня этот мир не зацепил так, как вас. Для меня он тоже распался на отдельные куски. Если бы за этими кусками за счёт какой-то скрытой мысли, какого-то тезиса, постулата, я не знаю… какого-то внутреннего сюжетного поворота пружины эти куски бы стягивались и соединялись, то даже отдельные клочки могли бы создать цельную картину. Здесь — для меня, по крайней мере — цельная картина не создаётся, они распадаются. Это первое. (…) Причём они написаны с разной степенью выразительности. Вот, кстати, сама эта девочка-олень написана невыразительнее всего. Даже вот эти поля, о которых вы говорили, они ярче как-то.

А. Петров: Я так понимаю, эта девочка-олень — она как некая мистификация. Что-то, что совершенно непонятно, заретушировано, оно проступает как будто сквозь туман.

А. Балабуха: Вы понимаете, в своё время в Артуровом цикле гораздо лучше это было решено через явление «зверя рыкающего», которого вообще нету, все рыцари Круглого Стола за ним бегают, на него охотятся — а вот фиг, нету его. Но рыкает. И вот это, между прочим, впечатляет — не зря вошло в поговорку, «аки зверь рыкающий». Вот отсюда не получается, до вот такого символа это никак не поднимается.

А что касается самой по себе фабульной истории с этой местью и прочим — извините, я понимаю, что это вещи несопоставимые, и не предлагаю сравнивать рассказы, а говорю только о самой концепции мести — самое блистательное, что я на сей счёт читал, это был рассказ Уильяма Тенна «Срок авансом».

Из аудитории: Мне тоже пришло в голову, именно, одно к одному.

А. Балабуха: Действительно, переплюнуть Тенна, взявшись за эту тему, какой-то найти… может быть, такой же, может быть, другой, художественно его переплюнуть… либо концептуально, либо художественно, либо и так, и так вместе — но переплюнуть Тенна это зада-ачка… Я не говорю, что он великий писатель, но этот рассказ у него — блестящий.

А. Петров: У Тенна сама постановка вопроса — другая.

А. Балабуха: У него очень точная постановка вопроса.

А. Петров: Если бы человеку было дано право отомстить — что бы он сделал? То есть там месть такая… безвозмездная.

А. Балабуха: Почему же, наоборот: возмездие — оно уже было. Она не безвозмездная. Помните эту прекрасную китайскую пословицу: «Если собрался мстить — выкопай две могилы»? Вот это вот очень точная штука. И Тенн, кстати говоря, работает именно в этом русле.

Так что не знаю. Меня он (рассказ «Убийство девочки-оленя») не убедил художественно, а его тезис, будем говорить, достаточно банален. Да, если бы этот художественный мирок меня зацепил так же, как вас (обращаясь к А. Петрову), я бы, наверное, к вам присоединился. Просто на меня это не сработало. Всё дело в том, что, очевидно, это срабатывает очень избирательно.

А. Петров: Оно сработало, да, не только по мне, то есть была какая-то категория людей…

А. Балабуха: Да, да. Какой-то процент будет, на кого это подействует.

А. Петров: Я не берусь стопроцентно полностью защищать этот рассказ, потому что в моём случае сыграла всего одна штука: вот этот вот странный мирок, и то, что автор попытался на какие-то ассоциации спровоцировать меня, и какие-то процессы в голове начались. А оно дорогого стоит, потому что выразительность (слово неразборчиво).

А. Балабуха: Согласен с вами. Ужаснее всего это средние типовые рассказики (каковых здесь, кстати, хватает).

(…) (Этот рассказ) абсолютно некоммерческий, именно вот в силу этого, но мы сейчас не об этом говорим. Это вот такая, так сказать, векториальная литература, которая (…) кого-то высветила, на кого-то попала. Хорошо. Она, безусловно, такая литература, имеет право на существование. Но вот как обеспечить, чтобы сошлись этот автор и этот читатель — загадка, и решить её, наверное, никто никогда не сможет. И это серьёзная проблема: в этом случае нельзя отметать произведение, потому что на кого-то оно сильно воздействует, с другой стороны, группа эта достаточно мала.

А. Петров: (Неразборчиво, что-то о том, что можно было бы сделать с этим рассказом.)

А. Балабуха: Так это вы уже говорите совсем о другом — о том, что автору делать дальше, рассматривая это не как картину, а как некий, причём достаточно мелкий, фрагмент. Строить таких гипотез я не рискую, потому что я понятия не имею, что же автор захочет сделать, тем паче, когда его нет, и у него не спросишь.