9
А. Балабуха: (Обращаясь к Н. Витько.) Ну-с, сударыня, давненько я не завтракал молодыми дамами.
Н. Витько: Ой, мамо… (В аудитории начинается веселье.)
А. Балабуха: Итак, рассказ «Наследство». Кто читал из вас? Все читали, не все читали?
А. Петров: Все читали. Все, кто (слово неразборчиво). Он был в полуфинале. Точно такая же реакция, то есть рассказ… Наташа меня просто очень долго пытала на предмет того, что я думаю об этом рассказе, а я отмалчивался и… Я отмалчивался, да?
Н. Витько: Да. И ещё «прочёл — не прочёл», более того.
А. Петров: Но оно было с подтекстом вот таким.
А. Балабуха: Если я спрашиваю: «Прочёл?» — то, извините, мне мало самого по себе факта. Ну, прочёл… ну, страничку вырвал… (Смех в аудитории.)
А. Петров: Что самое характерное, на этот рассказ… — тут мы периодически говорим о читательской реакции, потому что кроме нас вот здесь, прочитавших, есть ещё две сотни человек, которые прочли эти конкурсные рассказы и которые так или иначе отреагировали — вот данный конкретный рассказ «Наследство», он вызвал очень скупые положительные отзывы.
А. Балабуха: А отрицательные?
А. Петров: Отрицательных не было.
Н. Витько: Ну-у… нет, читательские были, но такие уже…
А. Петров: Не, какие-то отдельные претензии были. То есть там не в восторге, да, но…
А. Балабуха: Но желающих потоптать ногами не было?
А. Петров: Желающих потоптать ногами — не было. В отличие от той же «Девочки-оленя» или, скажем, я не помню, присылали вам «Мёртвая голова» рассказ или не присылали на мастер-класс, но факт тот, что были рассказы, которые вызвали острую полемику. Этот рассказ не вызвал полемики никакой совершенно. То есть его прочли, похвалили и забыли. В нём я не нашёл, не почувствовал ни одного крючка, который бы меня зацепил и поволок бы дальше. То есть вот это… нечто такое… довольно вкусно приготовленное, но вот один раз можно его прочесть, и всё.
С. Удалин: И забыть.
А. Петров: И забыть, да. Наташ, извини, ничего личного. Ты спрашивала — я, вот, сказал.
Н. Витько: Всё нормально, не переживай (смеётся).
(Далее около полуминуты в аудитории шум, несколько человек разговаривают одновременно.)
А. Балабуха: (Обращаясь к Б. Богднову) Ну вот, давайте, сударь, давайте.
А. Петров: Рассказ про курьера.
Б. Богданов: Ну, он не курьер, он как бы… временно принимающий.
А. Балабуха: Он не курьер, он суррогатная матушка.
Н. Витько: (Смеётся.)
Б. Богданов: Мне в первую очередь что показалось странным: это то, что вот этот дар, переданный его бабкой, он настолько сильно его сразу переделал, что он начинает представлять себя женщиной, он начинает об этом как-то думать — вот это мне показалось странным, что это настолько сильнее его самого.
А. Балабуха: Ну так мужики-то, они все хилые, ведьмы — только дамы.
Б. Богданов: Ну и потом, мне не очень понравился конец, что вот это всё так… подведено. Появляется проблема — хоп! — есть рояль. Вот, картинка в зеркале, вот эта деревня. Приезжает в деревню — вот, значит, девушка, которая готова уже воспринять, забрать и так далее. То что вот эти — очень легко — переходы, это тоже как-то мне показалось…
А. Петров: Собственно, оно и не цепляет. Рассказ ровненько, ровненько так…
Из аудитории: Можно ли считать роялем то, что вообще-то идёт из детства воспоминание?
Б. Богданов: Это так воспринялось: когда у него проблема — он видит в зеркале это. Когда он приезжает в деревню — он сразу встречает человека, который ему нужен, сразу, которого не было в…
С. Удалин: А почему бы и нет?
Н. Витько: А зачем тогда приезжать? (…) Он-то и едет туда затем, чтобы встретить. Он же не на улице в большом городе её встречает!
Б. Богданов: А почему он увидел сразу её в зеркале?
С. Удалин: Нет, это нормальный ход сюжета, это нестрашно.
(Два последних оппонента принимаются спорить одновременно, к ним присоединяются сторонники и противники, некоторое время не слышно никого.)
А. Балабуха: Стоп, стоп. Несогласные, у вас есть возможность встать и… (Обращаясь к Б. Богданову.) Вы закончили?
(…)
А. Балабуха: А кто готов что-то сказать? (Обращаясь к М. Аркадовой.) Вы тут кидались грудью на защиту любимого отечества.
М. Аркадова: Конечно. Всегда любимого, поэтому и на защиту. Ну, поскольку я много хихикала ещё в процессе того, как он был написан, поэтому мне там кажется всё логичным, это я могу сказать.
(…)
О. Николаева: Мне в начале он понравился. Я когда начала читать, мне показалось, что, наверное, должно быть очень интересно. С середины он мне с такой же силой перестал нравиться. Концовка… там кроме того, что тоже была пришита мораль… но я, во-первых, не соглашусь, что… да, дар может ещё и не так поменять, подействовать. Мне просто показалось оправданным, что герой так… Мне не понравилось, что он не сам выпутывался из ситуации. Что его так (несколько слов неразборчиво), всё показали в зеркале, он поехал. Причём герой, он изначально казался даже живым. Не очень, но почти живым.
А. Балабуха: Так, в реанимашке (смеётся).
О. Николаева: (…) При том, что даже его умирающая бабушка, несмотря на то, что там мало написано про неё, она штрихами показана, она тоже показалась яркой. А вот эти отец с дочерью — они как с открытки, такие вот картонные совершенно. Они какие-то вот… совершенно не люди. И всё это… вдруг ему готовое решение дали в зеркале, ладно в зеркале ещё — он приехал, вот, готовое решение, сидит, ничего, выпутываться не надо, ничего самому делать не надо, никакого слома в общем-то и нету. Он ничего не делает.
Ещё мне не понравилось очень нарочитое «Настя» и «Настя». Очень нарочитое, одно и то же имя. Вроде и так можно понять, что автор хотел сказать, зачем так-то подсказывать? Ну а с другой стороны, эта девушка, которая встретила его, вроде бы она… Она сознаёт, с одной стороны, что у неё этот дар должен быть… Ну должна она быть хоть чуть-чуть поглубже и поумнее. Всё-таки ожидание какого-то дара — оно человека тоже немножко должно менять. Насколько оно Олега поменяло, получение дара, настолько эта девушка должна (несколько слов неразборчиво), даже семнадцатилетняя. Она описана как просто блондинка.
А. Петров: Это может быть семнадцатилетняя блондинка.
О. Николаева: Ну-у, она всё-таки ведьма, и она всё-таки сознаёт, что ей будет дано нечто сверх обычных возможностей, поэтому это должно как-то её изменить.
А. Петров: Был на конкурсе рассказ под названием «Магия для блондинки».
А. Балабуха: А, есть такой, да.
О. Николаева: (…) …и плюс к тому ещё искусственная мораль в конце, опять же, приделана: вот, мол, как здорово, самое ценное обрёл, близких людей… (…) А начало — вот это понравилось. Как будто два разных человека написали.
Н. Витько: На самом деле это и писали два соавтора. Так что возможно, вы не мой читатель, а читатель моего соавтора.
А. Петров: Начало писала, соответственно, не ты?
Н. Витько: Нет, начало мы писали вместе.
А. Балабуха: (После некоторого молчания.) Бр-р… (Смех в аудитории.)
Н. Витько: Почему?
А. Балабуха: Никогда не мог понять, зачем нужен этот групповой секс. Ну ладно, кому-то нужен.
(Некоторое время шум, все обсуждают сексуальные аспекты соавторства, не слышно даже ведущего.)
А. Балабуха: (…) …а кроме того это ещё и на коротком рассказе, я понимаю ещё — роман…
А. Петров: Хорошо, ну а Стругацкие как же?
А. Балабуха: А вот это — у нас вчера был на эту тему большой разговор. Стругацкие — это действительно очень редкое исключение полного — во время работы именно — полного творческого, духовного, интеллектуального симбиоза.
А. Петров: Ну хорошо, а Олди? Дяченко? Есть же такие постоянные соавторские дуэты.
А. Балабуха: Есть, есть. Так нет, я вам могу тоже их привести пачками, но, заметьте, в большинстве своём, в подавляющем большинстве это крупная форма. Там это как бы естественнее. А здесь, поскольку рассказ, тем более очень короткий рассказ, — это вообще ведь штука очень опасная, потому что в нём действительно должно работать абсолютно каждое слово. Это в романе вам простят и страницу, в крайнем случае пролистнут, и роман не очень-то пострадает. А в рассказе одно неточное слово уже убивает, в этом смысле рассказ предельно близок к стиху. И вот точно так же, как я соавторства в мире поэтов практически не встречал, так вот с короткими рассказами то же. Да, бывает, что авторы, которые написали в соавторстве десять романов, а тут согрешили — ещё и рассказик заделали, ну это бывает, это да. (Начало фразы неразборчиво) и стихотворение можно сочинить как буриме, по строчечке.
А. Петров: Там может быть взаимодействие на (том) уровне, что у одного рассудочная часть, а у другого…
А. Балабуха: Ну я понимаю, эмоциональная и так далее, да. Согласен, согласен.
Ну а по тексту… А что я могу сказать? Вот это тот самый случай, когда всё написано гладко, у меня даже пометки ни одной нет, ни одной запятой не исправил, даже как-то противно, вроде лишним себя чувствую.
А. Петров: А я знаю, я знаю, почему.
Н. Витько: (Смеётся.)
А. Балабуха: А с другой стороны — оно всё равно, я совершенно согласен, не цепляет. Тот самый случай, когда всё хорошо, всё правильно, но «тёпел ты еси». Потому что сам по себе даже сюжетный ход с даром этим — ну уже столько раз все кому не лень об этом писали: вот помирает старый ведун, и ему некому передать, вот помирает старая ведьма, и ей некому передать, вот помирает старый член ЦК, и ему некому передать… Ну… простите, уже — во (в смысле «во как надоело»)!
Это с одной стороны. Можно использовать и это — но тогда обыграть так, как до тебя никто не обыгрывал. Здесь, увы, этого нету. Здесь вполне ожидаемое течение событий, и вдобавок — вот тут я с Олей совершенно согласен — ну всё уж больно гладко и просто. Единственный момент, у меня так взыграло ретивое, когда он себя начал девкой ощущать: ну, — думаю, — всё, ща будет транссексуал. Фиг вам! — не стало.
В защиту автора могу только одно сказать: ещё великое счастье, что он нашёл свою сестру, а не любимую женщину — тогда бы от этого вообще стошнило. Тут всё-таки это как-то не столь ожидаемо. Хотя намёк на это ещё был брошен в самом начале, и, опять же, при краткости рассказа ни одну фразу, ни одно слово не забываешь, и поэтому ты ждёшь, что там не договорено его матушкой вначале — оно должно обязательно повернуться и дать ему пинка. Дало.
Н. Витько: (Что-то говорит, неразборчиво.)
А. Балабуха: Нет. Понимаете, не хорошо, потому что вот ведь в чём весь фокус: когда пресловутое на стенке висевшее ружьё стреляет, то всегда ты думаешь: «А в кого выстрелит-то?» А здесь всё понятно: кому пинка и какого. И поэтому уже не интересно. Если на стенке висит ружьё, и там написан ярлык «Из него будет застрелен Иван Иваныч Пыров», то, прошу прощения, ужо не интересно, интриги уже нет.
Из аудитории: Тут всё так прорисовано…
А. Балабуха: Совершенно верно. (…) И хочется, чтобы мужик больше как-то к этому продирался, и чтобы его вот эта функция суррогатной матери в большей степени его как-то изменила, с одной стороны, и вообще — это представить себе… Сама вот эта идея «передачи через» — вот это единственное, что в рассказе есть ценного. Действительно, это то, чего не было — я, по крайней мере, не встречал. Может быть, где-то было, не знаю, но я не встречал — и мне это понравилось. Это хорошо, это оригинально, и достаточно убедительно, потому что действительно трудно себе представить, чтобы, если допустить эту модель о необходимости передачи дара, не было какого-то такого обходного пути на крайний случай, потому что таковые случаи за века должны были происходить неоднократно, само собой. Значит, что-то должно было существовать, предлагается вариант решения, очень интересно — но вот если бы рассказ был посвящён именно этому. А получается всё действительно очень просто и коротко. Поэтому, простите пожалуйста, я всю жизнь конфетки-леденцы не любил, мне бы то, чего разгрызть надо — а тут сосёшь, сосёшь, всё гладенько так, сладенько…
Н. Витько: Понятно.
А. Балабуха: Но при этом — я не знаю, кого из соавторов за это благодарить — текст сделан чисто. Причём к тексту у меня действительно, повторяю, нет претензий, он… ну, не могу сказать, что он сверхвыразительный, но в общем…
Н. Витько: За чистоту отвечаем (смеётся). (…) У меня работа такая — за чистоту текста отвечать.
Comments are closed, but trackbacks and pingbacks are open.